В процитированном отрывке речь, как мне кажется, о трактирном стакане неосветлённого стекла, в обычный куда больше шкалика помещалось... А ведь были такие стаканы, что и шкалик на два разливать пришлось бы, пожалуй.
Вот ещё замечательное живописание трактира из того же источника. Сделал цитату чуть длиннее, чтобы туда попал первоисточник начала мультфильма о Простоквашино (где кот учит дядю Фёдора, как бутерброд кушать). Там же о том, что у зелёных стаканов было толстое дно.
"Подхожу к деревне; обрадовался, увидев приветливую ёлку над новым домом на краю деревни.
Иван Ёлкин! Так звали в те времена народный клуб, убежище холодных и голодных - кабак. В деревнях никогда не вешали глупых вывесок с казённо-канцелярским названием "Питейный дом", а просто ставили ёлку над крыльцом. Я был горд и ясен: в кармане у меня звякали три пятака, а перед глазами зеленела над снежной крышей ёлка, и я себя чувствовал настолько счастливым, насколько может себя чувствовать усталый путник, одетый при 20-градусном морозе почти так же легко, как одевались боги на Олимпе… Я прибавил шагу, и через минуту под моими ногами заскрипело крыльцо.
В сенях я столкнулся с красивой бабой, в красном сарафане, которая постилала около дверей чистый половичок.
- Вытри ноги-то, пол мыли! - крикнула она мне. Я исполнил её желание и вошел в кабак. Чистый пол, чистые лавки, лампада у образа. На стойке бочонок с краном, на нем висят "крючки", медные казенные мерки для вина. Это - род кастрюлек с длинными ручками, мерой в штоф, полуштоф, косушку и шкалик. За стойкой полка, уставленная плечистыми четырехугольными полуштофами с красными наливками, жёлтыми и зелёными настойками. Тут были: ерофеич, перцовка, полыновка, малиновка, рябиновка и кабацкий ром, пахнущий сургучом. И всё в полуштофах:
тогда бутылок не было по кабакам. За стойкой одноглазый рыжий целовальник в красной рубахе уставлял посуду. В углу на лавке дремал оборванец в лаптях и сером подобии зипуна. Я подошёл, вынул пятак и хлопнул им молча о стойку. Целовальник молча снял шкаличный крючок, нацедил водки из крана вровень с краями, ловко перелил в
зелёный стакан с толстым дном и подвинул его ко мне. Затем из-под стойки вытащил огромную бурую, твёрдую, как булыжник, печёнку, отрезал "жеребьёк", ткнул его в солонку и подвинул к деревянному кружку, на котором лежали кусочки хлеба.
Вышла хозяйка.
- Глянька, малый, да ты левое ухо отморозил.
- И впрямь отморозил…
- Давай-ка снегу.
Хозяйка через минуту вбежала с ковшом снега.
- Накося, ототри!… Да и щеку-то, глядь, щеку-то. Я оттёр. Щека и ухо у меня горели, и я с величайшим наслаждением опрокинул в рот стакан сивухи и начал закусывать хлебом с печёнкой. Вдруг надо мной прогремел бас:
- И выходишь ты дурак, - а ещё барин! Передо мной стоял оборванец.
- Дурак, говорю. Жрать не умеешь! Не понимаешь того, что язык - орган вкуса, а ты как лопаешь? Без всякого для себя удовольствия!
- Нет, брат, с большим удовольствием, - отвечаю.
- А хочешь получить вдвое удовольствие? Поднеси мне шкалик, научу тебя, неразумного. Умираю, друг, с похмелья, а кривой чёрт не дает! Лицо его было ужасно: опух, глаза красные, борода растрёпана и весь дрожал. У меня оставалось ещё два пятака на всю мою будущую жизнь, так как впереди ничего определенного не предвиделось. Вижу, человек жестоко мучится. Думаю, - рискнём. То ли бывало… Бог даст день, бог даст и деньги! И я хлопнул пятаками о стойку. Замелькали у кривого крючок, стаканы, нож и печёнка. Хозяйка, по жесту бродяги, сняла с гвоздя полотенце и передала ему. Тот намотал конец полотенца на правую руку, другой конец перекинул через шею и взял в левую. Затем нагнулся, взял правой рукой стакан, а левой начал через шею тянуть вниз полотенце, поднимая, таким образом, как на блоке, правую руку со стаканом прямо ко рту. При его дрожащих руках такое приспособление было неизбежно. Наконец, стакан очутился у рта, и он, закрыв глаза, тянул вино, по-видимому, с величайшим отвращением.
Поставив пустой стакан, сбросил полотенце.
- Ой, спасибо!
И глаза повеселели - будто переродился сразу.
- А тебе, малый, не жаль будет уступить… Уж поправляй совсем!
Я видел его жадный взгляд на мой стакан и подвинул его.
- Пей.
И он уж без всякого полотенца слегка, дрожащей рукой ловко схватил стакан и сразу проглотил вино. Только булькнуло.
- Спасибо. Теперь жив. Ты закусывай, а я есть не буду…
Я взял хлеб с печёнкой и не успел положить в рот, как он ухватил меня за руку.
- Погоди. Я тебя обещал есть выучить… Дело просто. Это называется бутерброд, стало быть, хлеб внизу, а печенка сверху. Язык - орган вкуса. Так ты вот до сей поры зря жрал, а я тебя выучу, век благодарен будешь в других уму-разуму научишь. Вот как: возьми да переверни, клади бутерброд не хлебом на язык, а печенкой. Ну-ка!..."
